Празднование Рождества начинается в последний день Филипповского поста – 6 января, в Рождественский сочельник. Так называют этот день по главному ритуальному блюду – сочиву. Целый день до вечера, «до первой звезды», есть ничего нельзя в память о звезде Вифлеемской, появление которой в небе возвестило о рождении Иисуса Христа.

Этот праздник мне памятен особо, ведь с ним связана целая полоса радостных событий; школьные каникулы, елка, поездка в деревню, а там ряженые, таинственные гадания девчат, подслушивания под окнами, молодежные вечерки и посиделки и, наконец, горячие пироги на столе.

Мои тетки, мамины сестры, жили на Князье (это наша родовая деревня), и мы часто бывали у них. Порой все зимние каникулы проводили там, в обществе своих двоюродных братьев и сестер. Мы, ребятишки, да и взрослые, думаю, тоже томились в ожидании этого события. Всем одинаково надоедало бесконечное однообразие долгих зимних вечеров – хотелось праздника.

К Рождеству готовились загодя. Шили обновки, у кого была такая возможность, доставали свои лучшие наряды, чистили их, подновляли, гладили. Запасали харчи, варили пиво, делали хмельную брагу.

В пост, который предшествует Рождеству, не варили мяса, не ели молока. Его морозили. А морозы в те годы стояли такие, что углы изб трещали, - настоящие, рождественские. Морозили молоко кругами (круглое), наливая его в миску, и когда замерзнет, вынимали и складывали в холщовый мешочек, вбитый в матицу, чтобы не попортили мыши.

Особо намораживали молоко в корытце. Наливали его туда небольшими порциями, чтобы оно хорошо промерзло и было «сметанным». Мороженое молоко было особенно кстати, когда коровы переставали доиться, а большая семья с малыми детьми  требовала немалых запасов. Молоко из кружков шло потом на каши, пироги, а корытце заносили в дом и скоблили замерзшее молоко специальным скребком. Полученную «стружку» складывали в горшок и размешивали мутовкой, отчего оно делалось белоснежным и пышным. Ели с горячими, только что со сковородки, ячменными оладьями. Объедение!

Перед праздниками старались управиться с важными хозяйственными делами: навозить на всю зиму дров, сена и соломы для скота, хорошо просушить на русской печке обмолоченное с осени зерно и засыпать его в сусеки без опаски, что оно попортится. Наводили во всем чистоту: чистили посуду, скоблили полы, лавки и двери (стены и потолки мыли к Пасхе), стирали, топили бани, выгоняя усталость и хворь.

Накануне Рождества тетка Маврида оклеивала свою избу газетами «Зюздинский колхозник». Помню, словно это было вчера, мы намазываем листы клейстером, подаем ей, а она, стоя на табуретке, приклеивает их, аккуратно приглаживая чистой тряпкой. Мазать полагается по заголовку, чтобы он «не мельтешил в глазах». А на потолок выбирали газеты без картинок. Через день-два, когда газеты обсохнут, в избе становится светло, нарядно, празднично.

Наконец наступают праздники. Просыпаемся утром от нестерпимо волнующего запаха свежеиспеченного хлеба. На кухонном столе, прикрытые суровым полотенцем, шаньги, и мы, невольно разделявшие пост со своими тетушками, нутром чувствуем, как они дышат печным жаром, томятся в ожидании застолья. Тонко доносится духовитый запах мясных штей. На шестке и залавке чугунки, горшки, кринки со всяким варевом, разной едой. Ухват так и мелькает в руках стряпухи.

Между прочим, у каждой из теток было свое фирменное блюдо, подаваемое в особо торжественных случаях. Одна из них пекла миниатюрные, всего на один укус оладушки в два слоя.  Такие были только у нее, за всю жизнь больше никогда таких не ела. У другой отлично получалась картошка в сметане. Третья была отменная мастерица на пироги, а еще она любила чем-нибудь удивить: то заварит из сушеной смородины сладкий кисель, то вдруг высыплет на скатерку полрешета мороженой брусники. Лаково блестя, ягоды раскатываются по столу, падают на пол, и мы с визгом и смехом подбираем это веселое лакомство, которому нет равного в зимнее время. Ягоды едим прямо мороженые. И сладко-то как!

С Рождеством начинались святки. Эти зимние праздники длились до Крещения – двенадцать дней. Сколько радостного восторга дарили они! Гуляния, гостевания, разные развлечения шли плотной чередой, словно в калейдоскопе, меняя лишь форму, но всегда оставаясь яркими и красочными.

На святках ходили ряженые. Они вваливались в дом шумной толпой, широко распахнув дверь, и вместе с ними в избу вкатывались тугие клубы морозного пара. Ряженые желали «здорова житья» хозяину дома и домочадцам, полные сусеки зерна, полный хлев всякого скота, полные сундуки добра и еще много чего хорошего. После этих обязательных церемоний загадывали загадки, шумели, пели и плясали,  зазывая всех в свой вихревой круг, и мы, ребятня, радуясь веселью, дурачились вместе с ними.

Обычно ряженые вызывали острый интерес у всех присутствующих. Их пытались узнать по голосам, одежде, по росту и комплектации, но мудрено это было – те умели «держать фасон». Вымазанные сажей и белилами лица, прикрытые цветными полушалками, огромными воротниками тулупов: сарафаны, надетые поверх зимней одежды, шубы, вывернутые мехом наружу, стеганки, надетые одна на другую по две-три штуки, вывернутые и туго завязанные бараньи шапки – все это было призвано надежно скрыть их имена. Даже говорили они «чужими» голосами, нередко похожими на голоса хозяев дома. Они почти всегда оставались не узнанными, а выпытывать, приставать к ряженым, что называется «срывать маски», строго воспрещалось.

Надо сказать, что ряжеными каждый раз становились новые люди, и в этом был свой резон. Маскарад всегда волнует, создает некую таинственность, а кроме того само веселье не заштамповывается, в нем всегда живет непосредственность, искренность.

Когда этот скоморошный спектакль заканчивался, хозяева угощали ряженых пирогами, благодарили за добрые пожелания и за доставленное веселье.

Потом начинались гадания, их разнообразие могло изумить кого угодно. Какими только способами не старались узнать свое будущее, заглянуть за краешек своей судьбы. Вытаскивали в темноте из поленниц своих «суженых». Сколько тут было потехи! Не каждому попадало полено прямое да гладкое, чаще толстое, кривое, витое, горбатое, суковатое, короткое, а то и очень длинное – все имело свое значение, даже какое это полено – березовое, осиновое, еловое. Смеху было на весь вечер.

Жгли солому на печной заслонке, подметали полы в избе. Оттого, сколько намелось зерна, судили о будущем урожае. Девчата на выданье, невесты, клали под подушки свои гребенки, платки, пояски, заказывали сны со значением. Люди семейные морозили воду в ложках, загадывали на каждого члена семьи, а утром смотрели, как замерзало. Ровно – значит и год пройдет ровно, бугром – прокатит по кочкам, а ямой – готовься к смерти. Но у нас как-то не было принято все сны, гадания принимать слишком всерьез. Все это скорее проходило как забава. Однако в гадание с кольцом верили.

Для этого требовалось непременно венчальное кольцо. Ритуал заключался в том, что в стеклянный стакан с прозрачным гладким дном наливали воду, на дно опускали кольцо, а стакан ставили на горстку печной золы. В этом гадании принимали участие в основном зрелые люди и темы их гадания были глубоки и серьезны. В доме устанавливалась тишина. Каждый из присутствующих четко определял вопрос, на который должен был получить ответ. В кольцо смотрели попеременно. Кто-то видел в кольце что-то важное для себя, то есть получал определенный ответ, а кто-то ничего не видел.

Помню, как я впервые посмотрела в это кольцо. Когда взрослые закончили гадание, разрешили посмотреть и нам, «только без баловства». Я загадала – вернется ли с войны мой отец. Меня поразило то, что, устремив взгляд на дно стакана, я мгновенно увидела картину: большая группа солдат в длинных до пят шинелях стоит полукругом. Я стала всматриваться в их лица, но отца среди них не было. Это видение до сих пор памятно мне. А отец с фронта не вернулся.

В Рождество всегда полнолуние. На улице светло и морозно. Гулять в такую ночь одно удовольствие. В эти дни ходили «слушаться», то есть подслушивать од окнами. О, это была, скажу вам, прелестная игра! Тут не только разгадывание услышанных фраз,  а главным образом розыгрыш. Те, кто од окном, стремились, не обнаружив себя, как-то насторожить находящихся в доме каким-то неопределенным, вроде бы случайным звуком. Это мог быть треск, несмелый стук, писк, шорох, да мало ли что может придумать «нечистый дух» в страшные вечера. Услышав подозрительный звук, в доме затихали, прислушивались, но, не услышав больше ничего, продолжали свою беседу или застолье. Через какое-то время им снова казалось, что кто-то ходит по потолку или что-то в этом роде. Назавтра они с трепетом рассказывали, как и что им почудилось.

Но в том-то и прелесть, что эта игра шла не в одни ворота. Нередко сидящие в доме обнаруживали подслушивающих раньше, чем те успевали предпринять свои невинные шалости. А вообще обнаружить тех, кто за окном, было нетрудно. Ведь почти все дома имели только летние рамы, и нас мог выдать с головой скрип снега, кашель, даже шепот. Осторожность требовалась предельная. Однако, те, кто в доме, тоже были не лыком шиты. Они и виду не покажут, что засекли нас, а очень осторожно, незаметно повернут разговор на «страшные» темы – о шишигах, суседке, лесном, о покойниках и их могилах. Теперь наша очередь трепетать, примеривая подслушанное на себя.

Надо сказать, что все это делалось с неизменным тактом, с уважением к хозяевам дома, соседям, окружающим людям. Считалось осудительным, если кто-то болтал потом об услышанном, мало ли чему ты мог стать невольным свидетелем или обладателем чужого секрета. Считалось также неуместным раскрывать себя после того, как побывал под чужими окнами. Во всем требовалась мера, и здесь общественное мнение всегда было на высоте. Следили строго.

Помнится, как ходили вечеровать. Эти девичьи посиделки с каким-нибудь рукоделием, а чаще с прялкой, проводились довольно часто и не только в праздники. А уж в святки обязательно. Мы, ребятишки, уж тут как тут. Такие рассказы больше нигде не услышишь. Каждая могла поведать такую историю, от которой захватывало дух. Это были необыкновенные случаи из жизни родственников, соседей или их собственные, которые невозможно объяснить. Вот эта таинственность и привлекала нас.

А гвоздем праздничных дней были вечерки. Там играла гармонь. Гармонист – Николай Степанович. Такого больше не было во всей округе. Как он играл! Во-первых, все, что заказывали, во-вторых, сверх того, а в-третьих, и это самое главное, под его игру в ногах начинался такой зуд, что усидеть на месте было никак невозможно. Плясали самозабвенно. Тут и «Ночка», и «На реченьку», «Полька», «Краковяк», «Частушки» и коронный танец нашей деревни сороковых годов – «Ланце». Эту «Зюздинскую кадриль» лихо потом отплясывали мои земляки в Москве, показывая столице свою молодецкую удаль, не показное веселье, радость жизни.

Заканчивалось Рождество на Крещенье. В этот день ходили к реке. Гнали туда скотину, поили из проруби.

Долго потом вспоминали веселые праздники. В нашей родне никогда не было пьянства, а тем более разборок, натянутых отношений и драк. В праздники полагалось забывать о конфликтах, не впадать в уныние, а только лишь веселиться. Вот нам бы сейчас так же!

по avomarba.livejournal.com (фото)

Какие колядовщики ходят по Афанасьеву нынче см. здесь